Непоправимо падка на вишни с джином в обществе чеширских котов
Не отпускает.
А жаль.
Внутри всё то же, хотя надо прекратить уже что ли, для разнообразия.
Зато в кои-то веки получается то, что обычно не получается
Сублимация
На волне.
- Очень часто мы не говорим людям, которых любим, об этом. Чтобы не повторяться лишний раз. Чтобы не надоесть. Да мало ли... - Каменаши задумчиво смотрит в объектив камеры и вымученно, устало улыбается. - Очень часто люди, которых мы любим, - совсем не такие как мы. И когда мы объясняем что-то важное, они отворачиваются. А когда это пустяк, переспрашивают по сотне раз. Не знаю почему так. Но если честно, это бывает больно, да. А мы молчим.
Я молчу...
Каменаши вздыхает и, скрестив на груди руки, отодвигается подальше:
- Но это не значит, что я не люблю. Люблю. Так сильно, что...
Откашливается и хмурится:
- Что это иногда заметно. Хотя не хотелось бы. Не хочу, чтобы другие видели. И влезали. Это мои чувства, не их.
Когда Каменаши поправляет воротник рубашки, этот жест выдаёт чуть заметное, неуверенное подрагивание пальцев. Казуя нервничает.
Несколько секунд он пристально смотрит в окно, а потом, сердито поджав губы, поворачивается обратно к камере:
- Этот человек... Он... - Казуя сглатывает. - Наверное, мой друг. Я не знаю как точно охарактеризовать наши отношения. Было время, когда он меня раздражал. И я пытался понять почему. И даже понял. А потом....
Каме смотрит в объектив, открытым, прямым взглядом:
- Этот человек - мужчина. И я его люблю.
Каменаши прищуривается и откидывает голову назад, позволяя косым солнечным лучам острее выделить резкие черты:
- Я не говорил ему об этом ни разу. Это почти невозможно. Не говорил до сегодняшнего дня. Сегодня - сказал. Один раз. Но это была шутка. Он сказал, что тоже меня любит, и засмеялся. У него красивая улыбка.
Отвернувшись,Каме беспокойно, нервно продолжает:
- Глупо это всё. Про улыбку особенно. К тому же у него неправильный прикус, сколько раз советовал исправить. Советовал...
Казуя снова улыбается, и его собственная улыбка - всего лишь уголками губ, короткая и болезненная, слишком красноречивая:
- Так вот, я не хочу, чтобы он исправлял. Мне нужна эта улыбка. И все его нелепые шутки, патологическая неаккуратность, вечная простуда, самомнение и фамильярность. Я не хочу ничего исправлять, он мне нужен таким, какой есть. Но правда в том, что я боюсь.
Он закрывает лицо ладонями и ожесточённо, резко трёт лоб. Его голос звучит совсем глухо и тихо:
- Я боюсь, что уже слишком поздно. И это не просто пустой страх, я это чувствую. Когда говорю с ним. У меня был шанс, но его уже нет. Ему надоело. Такой как я - не подойдёт. Не потому что плохой или хороший, просто невозможно.
Казуя почти рассеянно барабанит пальцами по колену, внимательно рассматривая блики на оконном стекле:
- Недавно я слышал о чём-то похожем. Или может читал. Я знаю, это была точка невозврата. Место, откуда невозможно вернуться и исправить. Я её прошёл. Пора признать. Хотя именно сейчас так странно отчётливо понимаю, что люблю его. Сильнее, чем хотел бы...
Да, и он скоро придёт сюда, будет рядом. Но это не важно.
Наклонившись вперёд, Каме заставляя себя снова смотреть в камеру пустым, ничего не выражающим взглядом:
- У меня его нет. И остаётся только один вопрос: а мог ли быть?
Казуя хочет что-то добавить, но только тянется к кнопке выключения камеры.
Несколько минут он просто молча сидит в пустой комнате, стараясь собрать воедино стремительно распадающиеся мысли.
Непривычно быть таким.
Он неловко вынимает кассету из камеры и беспорядочно, нетерпеливо засовывает все свои вещи обратно в сумку.
Так неаккуратно и поспешно, как никогда не делает Каменаши Казуя.
Может быть поэтому, когда он уходит, на столе пустой комнаты просторного двухместного гостиничного номера так и остаётся лежать матово блестящая в солнечных лучах мини-кассета.
А жаль.
Внутри всё то же, хотя надо прекратить уже что ли, для разнообразия.
Зато в кои-то веки получается то, что обычно не получается
Сублимация
На волне.
- Очень часто мы не говорим людям, которых любим, об этом. Чтобы не повторяться лишний раз. Чтобы не надоесть. Да мало ли... - Каменаши задумчиво смотрит в объектив камеры и вымученно, устало улыбается. - Очень часто люди, которых мы любим, - совсем не такие как мы. И когда мы объясняем что-то важное, они отворачиваются. А когда это пустяк, переспрашивают по сотне раз. Не знаю почему так. Но если честно, это бывает больно, да. А мы молчим.
Я молчу...
Каменаши вздыхает и, скрестив на груди руки, отодвигается подальше:
- Но это не значит, что я не люблю. Люблю. Так сильно, что...
Откашливается и хмурится:
- Что это иногда заметно. Хотя не хотелось бы. Не хочу, чтобы другие видели. И влезали. Это мои чувства, не их.
Когда Каменаши поправляет воротник рубашки, этот жест выдаёт чуть заметное, неуверенное подрагивание пальцев. Казуя нервничает.
Несколько секунд он пристально смотрит в окно, а потом, сердито поджав губы, поворачивается обратно к камере:
- Этот человек... Он... - Казуя сглатывает. - Наверное, мой друг. Я не знаю как точно охарактеризовать наши отношения. Было время, когда он меня раздражал. И я пытался понять почему. И даже понял. А потом....
Каме смотрит в объектив, открытым, прямым взглядом:
- Этот человек - мужчина. И я его люблю.
Каменаши прищуривается и откидывает голову назад, позволяя косым солнечным лучам острее выделить резкие черты:
- Я не говорил ему об этом ни разу. Это почти невозможно. Не говорил до сегодняшнего дня. Сегодня - сказал. Один раз. Но это была шутка. Он сказал, что тоже меня любит, и засмеялся. У него красивая улыбка.
Отвернувшись,Каме беспокойно, нервно продолжает:
- Глупо это всё. Про улыбку особенно. К тому же у него неправильный прикус, сколько раз советовал исправить. Советовал...
Казуя снова улыбается, и его собственная улыбка - всего лишь уголками губ, короткая и болезненная, слишком красноречивая:
- Так вот, я не хочу, чтобы он исправлял. Мне нужна эта улыбка. И все его нелепые шутки, патологическая неаккуратность, вечная простуда, самомнение и фамильярность. Я не хочу ничего исправлять, он мне нужен таким, какой есть. Но правда в том, что я боюсь.
Он закрывает лицо ладонями и ожесточённо, резко трёт лоб. Его голос звучит совсем глухо и тихо:
- Я боюсь, что уже слишком поздно. И это не просто пустой страх, я это чувствую. Когда говорю с ним. У меня был шанс, но его уже нет. Ему надоело. Такой как я - не подойдёт. Не потому что плохой или хороший, просто невозможно.
Казуя почти рассеянно барабанит пальцами по колену, внимательно рассматривая блики на оконном стекле:
- Недавно я слышал о чём-то похожем. Или может читал. Я знаю, это была точка невозврата. Место, откуда невозможно вернуться и исправить. Я её прошёл. Пора признать. Хотя именно сейчас так странно отчётливо понимаю, что люблю его. Сильнее, чем хотел бы...
Да, и он скоро придёт сюда, будет рядом. Но это не важно.
Наклонившись вперёд, Каме заставляя себя снова смотреть в камеру пустым, ничего не выражающим взглядом:
- У меня его нет. И остаётся только один вопрос: а мог ли быть?
Казуя хочет что-то добавить, но только тянется к кнопке выключения камеры.
Несколько минут он просто молча сидит в пустой комнате, стараясь собрать воедино стремительно распадающиеся мысли.
Непривычно быть таким.
Он неловко вынимает кассету из камеры и беспорядочно, нетерпеливо засовывает все свои вещи обратно в сумку.
Так неаккуратно и поспешно, как никогда не делает Каменаши Казуя.
Может быть поэтому, когда он уходит, на столе пустой комнаты просторного двухместного гостиничного номера так и остаётся лежать матово блестящая в солнечных лучах мини-кассета.
-
-
19.04.2010 в 09:46хм, хм, хм.))
-
-
19.04.2010 в 12:20ой, это что значит?
ничаго не понимаю